— Премии в России работают в каком-то смысле вхолостую. Соберутся, выберут победителей, наградят и, возможно, издадут, если есть издательская программа в премии, а дальше ничего. Ведь так не была решена сверхзадача «Заветной мечты». Предполагалось, что премия будет презентационной площадкой для издателей, они будут приходить, смотреть на победителей и выбирать. А так не вышло. Издательства не обращают внимания на финалистов премий. У них какие-то другие критерии отбора?

— В четвёртом сезоне у нас было огромное количество рукописей. Большинство текстов из лонг-листов в каждой из двух номинаций можно и нужно издавать. Моё мнение – примерно 70–80%. Однако «РОСМЭН» всё это издать не сможет, особенно в жанрах фантастики, фэнтези и приключений. Я обратился к собратьям-издателям – пользуйтесь, ведь отсев до лонг-листа был очень серьёзный, и те, кто остался, вполне достойны. И сказал лонг-листерам – друзья, не сидите на месте, не ждите нас, несите в другие издательства. Сами мы всё это не съедим. Я даже посоветовал: можете ссылаться на меня, как на председателя жюри, могу дать рекомендации. Три лонг-листера, насколько я знаю, уже заключили договоры с издательствами.

— А почему? Это ведь адская работа – отчитать две тысячи рукописей. И вы её уже сделали.

— Возможно, многие просто не верят в новых авторов. К тому же кто у нас ими занимается? По пальцам можно пересчитать. «ЭКСМО», «АСТ» – но у них свой огромный самотёк. И свой пул авторов, с которыми привычно работать. У малых издательств есть свои пулы, к тому же многие из них ориентированы на переводную литературу, и включить в свои ряды нового, неопробованного писателя мало кто решается.

— То есть ситуация закольцована? Работают с теми, с кем работают, и попасть туда можно только по протекции?

— Всё зависит, в конечном счёте, от автора. Я всем говорю, чтобы не сдавались и штурмовали издательства. И не останавливались после первой напечатанной книги. Одна, две, три книги – это пока ещё начинающий писатель, он только раскачивается.

— Как премия будет развиваться дальше?

— В следующем году я хочу модернизировать серию «Новая детская книга»: сделать её более массовой по количеству наименований, увеличить тиражи. Будем выпускать как сборники, так и авторские книги. Как прогноз на пять лет могу сказать, что новая детская литература должна расширить своё присутствие на рынке и получить коммерческую отдачу. Пока это мечта, конечно. Но по итогам четвёртого сезона мы уже заключили шестнадцать договоров, причём не только с победителями и шорт-листерами. Также мы будем очень серьёзно работать с библиотеками, это очень интересная коммуникационная среда для новой детской литературы.

— Какой формат сотрудничества?

— Сейчас этот формат только определяется. Мы хотим активно включать библиотеки в работу «Новой детской книги». В этом году был пробный шар, библиотеки участвовали в отборе текстов. В следующем сезоне мы хотим интенсивней работать с их экспертным мнением. Учредим номинацию «Выбор библиотек». Хочется, чтобы процесс отбора книг проходил через руки библиотекарей, чтобы они высказывали своё мнение. Так, например, библиотеки работают с премиями в Европе. А кроме всего прочего, библиотеки – уникальное место для общения с читателями и обсуждения литературы. Для «РОСМЭНа» коммуникации с библиотеками были всегда серьёзной проблемой, сейчас мы это исправляем.

— Пока конкретный механизм взаимодействия не придумали?

— Как только он будет разработан, мы сразу же сообщим. Очень сложно связаться с библиотеками. Нет открытой базы, непонятно, каким образом достучаться и сказать: друзья, мы хотим вас пригласить участвовать в конкурсе, или: мы хотим поделиться с вами копиями наших электронных книг. Как мы собрали около двухсот активных библиотек, которые хотели работать с конкурсами? Бросили клич в Сеть. Но ведь библиотек-то у нас не двести в стране! Однако мы видим массу пустых библиотечных сайтов, неработающих аккаунтов. Удивительное дело, я объявил библиотекарям ещё год назад: мы готовы вам безвозмездно отдавать свои электронные книги, если они вам нужны в работе. Я не верю, что это каким-то образом повредит продаже и коммерции, это скорее хорошая возможность познакомиться с книгой. Мы выложили на ftp наши энциклопедии. За последние полгода было всего четыре или пять обращений.

— Давайте поговорим о динамике премии, ведь премия ещё и инструмент диагностики как рынка, так и состояния умов авторов и читателей. Четыре сезона премии прошло. Есть ли какие-то изменения? 

— Здесь чёткую динамику не построишь, мы меняем номинации каждый год. Но в качестве примера могу привести фэнтези. Тексты стали качественней и разнообразней. Думаю, потому что конкурс набирает вес, всё больше интересных и профессиональных авторов
участвует. И отлично. Но нас, как издателей, интересует в первую очередь качество текста, а не статус автора. Что касается сюжетов: возвращается классическая «твёрдая фантастика», непонятно почему, но возвращается. На этом поле есть тексты очень интересные и оригинальные. Большое количество этнической фэнтези – славянской или основанной на мифах северных народов. В этом году десятки работ, причём некоторые с глубоким погружением в этнический материал. Думаю, этот тренд идёт из взрослой литературы. Меньше «ролевой литературы», раньше её было слишком много,
а теперь просто много.

— А странные вещи были? Неформатные?

— Было много текстов, которые никуда не уложить. Меня поразила Ирина Наумова с «Похождениями Магадана Калашникова», это совершенно безумная вещь, ни в какие жанровые рамки уложить её невозможно. Она провокационная, она смешная и неожиданная. Когда читаешь, дух захватывает. Ирину Наумову мы знаем, мы выпускаем её книжки о Господине Куцеховосте. Милая, чудесная детская «атмосферная» история. А когда я читал «Магадана Калашникова», в голове рисовался автор – такой отвязный парень с дредами, так что в лонг-листе фамилия Наумовой меня сильно удивила.
Когда открываешь текст и понимаешь, что эта вещь совершенно ни на что не похожа, это радует больше всего. Ещё одна тенденция – появляется литература, которую принято называть «социалкой». Коммерчески абсолютно невостребованная литература, и сейчас я думаю, что с этими текстами делать. Есть великолепные произведения, например «Бомженька» – мороз пробирает, когда мальчик-второклассник из несчастной семьи, где мама спивается, отправляется на поиски своего отца. Главная проблема – аудитория: непонятно, кому их адресовать – ребёнку, подростку, взрослому?
Что до остальных тенденций, то хочется вспомнить номинацию для дошкольников. В который раз я отмечаю, что у нас отличная школа поэтов и необыкновенно хорошая детская поэзия. Востребованность её меньше, чем у прозы, ведь массово детям читают стихи от двух до пяти лет, а лет с четырёх начинают читать прозу. Когда начинается школа, добровольно ребёнок не читает поэзию. И при этом у нас отличные детские поэты, стихи которых по качеству не хуже, чем знаменитая декалогия Барто. Но при этом современнее и свежее. Например, стихи Насти Орловой для малышей.

— А где провалы?

— Вот с чем плохо, так это с прозой для дошкольников и для младших школьников. Очень сложно выдумать оригинальные миры, уникальную систему взаимоотношений. В этом сегменте меня многое огорчает. Во-первых, в этом году появилось много текстов про домашних любимцев. Самый простой вариант: наделить, например, своего кота внутренним монологом и пересказать его. Таких историй много. Очень много домовят и прочей славянской нечисти, которые мало чем друг от друга отличаются. Иногда сталкиваешься с тем, что написано гладко, приятненько и хорошо. Но чем этот текст отличается от десятков таких же? Когда-то мы обсуждали эту тему с Андреем Усачёвым, и он заметил, что у нас и в советское время было не много оригинальных текстов для детей дошкольного и школьного возраста. Так или иначе, они всегда были пересказами или заимствованиями. Уникальных миров в прозе в нашей детской литературе – по пальцам пересчитать. В отличие от поэзии.

— А за коллегами следите? На другие премии обращаете внимание?

— По топам и шорт-листам я вижу, что в основном ротируются два-три десятка фамилий – как начинающих, так и сложившихся писателей. Думаю, в ближайшее время их число возрастёт вместе с ростом интереса к новой волне в российской детской литературе. Этот интерес вытянет за собой новых авторов.

— Есть устойчивый рост?

Да, после кризиса 2008 года книготорговцы стали менее жёстко диктовать свои условия – по названиям, оформлению, иллюстрациям. По моим оценкам, с 2008 года обороты и тиражи малых издательств как минимум утроились. В 2005 году малых издательств практически не было видно, но вот пришли новые родители, которые выросли уже в постсоветское время, и они захотели новых книжек.

— Давайте термин зафиксируем. Новая детская волна?

— Мы в издательстве приняли термин «детская книга новой волны». К этому требуется какая-то развёрнутая дефиниция, но для внутреннего употребления достаточно понимания, что есть традиционные сказки и то, что мы продаём массовым образом, а есть новая волна детской литературы с «лица не общим выражением». То свежее, что делают многие издатели новой волны и мы. Это новые авторы. Для меня это то, к чему должен прийти рынок детской литературы в России. У нас действительно
гипертрофирована доля классики. Зайдите в Германии в любой книжный. Там под классику отведены несколько шкафов, а остальное – новые авторы, какие-то проекты, книжки-картинки.
У нас же – классика, классика, классика и кое-где выложено что-то новое. Я хорошо представляю себе книжные рынки США, Англии, других европейских стран. Только у нас такая ситуация, и вот сейчас она начинает выправляться. Поймите, я ничего не имею против «Незнайки», но у меня трое детей. Так вот, старшему – двадцать один, младшему – восемь. И старший нормально слушал эту сказку, а младший – уже не очень. Да, хорошая книга, но уже не так цепляет: обороты, язык, динамика сюжета уже не те. Ты понимаешь, что ребёнку нужно больше юмора (юмор же быстрее всего меняется), ему требуется меньше описаний, описания его мучают. Сюжет нужен более рваный и динамичный. Это признаки той литературы, которая более адекватна нынешним детям.
Происходит очевидный сдвиг. Если проследить за десять лет статистику Российской книжной палаты, то можно увидеть, как постепенно падают тиражи Михалкова, Барто, Маршака. Те же Остер и Успенский когда-то были в верхах рейтинга, а сейчас не входят в десятку. Вопрос новой детской литературы – самый интересный и с точки зрения коммерции, и с точки зрения культуры. Думаю, года через четыре это будет ощутимый сегмент рынка. И работа с этим растущим сегментом возвращает нас к традиционной книжной культуре работы с текстом, с автором, с иллюстраторами.